Курсивом выделена "прямая речь" Капрова, также как это сделано в статье.
Родины верные сыны
В Архангельском — тишина. Здесь клинический санаторий. И даже экскурсанты, пришедшие осматривать дворец, принадлежавший некогда князю Юсупову, ведут себя смирно и нешумливо.
И мы с собеседником сидим в светлой, уютной комнате, из окон которой открывается дивный вид на припудренный снегом парк. Все тут настраивает на лирический лад, располагает к неторопливой задушевной беседе.
А мне за плавно текущим рассказом Ильи Васильевича Капрова слышится тревожный набат 1941-го, встают перед глазами картины летописи героической 316-й стрелковой дивизии, которой командовал легендарный генерал Иван Васильевич Панфилов.
По странному стечению обстоятельств жизненные пути Капрова и Панфилова беспрестанно перекрещивались. Они познакомились еще в 1919 году, когда Иван Васильевич командовал взводом в Чапаевской дивизии, а Илья Васильевич был пулеметчиком в штабе у М. В. Фрунзе. Через три года они встретились в Киевской военной школе. Через много лет вместе преподавали в Ташкенте.
И вот июль 1941-го... Панфилов формирует в Казахстане дивизию. И снова рядом с ним Капров. Он назначен командиром 1075-го полка. Того самого, солдаты которого под командованием политрука Василия Клочкова совершат бессмертный подвиг у разъезда Дубосеково.
— Наша дивизия формировалась из запасников, — голос Капрова звучит приглушенно. — Но зато офицеры у нас были как на подбор. Большинство — выпускники Ташкентского военного училища имени Ленина. Многих Иван Васильевич знал лично — ведь он преподавал там.
Когда в октябре 41-го дивизия сначала на Можайском, а затем на Волоколамском направлении, она уже была и являла собою соединение, на которое командование 16-й армии могло рассчитывать в полной мере. Вот только опыта борьбы с танками еще не хватало, да, по чести сказать, и воевать-то против них тогда еще, кроме гранат и бутылок с зажигательной смесью, нечем было.
— Мы цеплялись за каждый метр земли. Но враг теснил и теснил нас. Танки, танки... Они не давали покоя.
Белым снегом запорошило землю. Но крепко врылись в нее панфиловцы в дни короткой ноябрьской передышки. Недоброй была она. Зловещая тишина вот-вот должна была огласиться адским грохотом взрывов и скрежетом стальных гусениц. Полк Капрова стоял около шоссе Волоколамск — Москва, перекрывая и железную дорогу.
Медленно, словно нехотя, рождалось утро 16 ноября. Сумерки уползали на запад, будто приоткрывая огромное покрывало, за которым притаилось страшное чудище. Еще секунда, еще... И чудище изрыгнуло из своего чрева огонь и металл, разрушение и смерть.
—- Над нашими позициями повисли бомбардировщики, снаряды и мины перерыли землю так, что теперь на ней не было даже следа снега. В этот момент меня вызвали с НП на командный пункт. Звонил командир дивизии: — Держись, Илья Васильевич, — сказал мне тогда Панфилов. — Видно по всему, на твоем участке готовится главный удар.
Комдив не ошибся. Вскоре раздался звонок майора Решетникова — командира второго батальона, занимавшего позиции между Петелино и Дубосеково. Комбат докладывал, что на участок четвертой роты, которой командовал бывший балтийский моряк Павел Гундилович, двумя лавинами идут танки. Решетников просил помочь артиллерийским опием. С какой бы радостью Капров сделал это...
— У нас был очень ограниченный запас снарядов. Приходилось считать, каждый. Мы дали несколько залпов. Но вряд ли они могли существенно изменить обстановку.
А над четвертой ротой сгущались тучи. Решетников вызвал на свой НП Гундиловича. И едва тот явился к нему, как майора тяжело ранило. Командование батальоном принял Гундилович, а в его отсутствие роту возглавил политрук Василий Клочков.
Прямо перед окопами четвертой роты расстилалось перерытое снарядами поле. И вот теперь по нему, грозно урча моторами, лязгая гусеницами, ползли танки. Стрелять по ним из винтовок и автоматов — бесполезно. О броню пуля, как известно, что горох об стенку. И горстка бойцов затаилась, выжидая, когда до танков можно будет добросить гранаты и зажигательные бутылки.
Наступал час решительных испытаний. Начинался экзамен, высший балл которого вел бессмертие...
— Фашисты не ожидали встретить на участке четвертой роты хоть малейшее сопротивление. Особенно после мощной артподготовки и бомбового удара с воздуха. Их расчет сводился к простейшему решению; выйти через Горюны на Волоколамское шоссе. А дальше — прямым ходом на Москву.
Теперь в самый раз сказать о героизме. Так, как вели себя 28 наших воинов, могли действовать только, люди, понимавшие разумом и сердцем, что позади Москва, а значит отступать некуда.
Все ближе и ближе стальные чудовища. Нервы напряжены до предела. Скорей бы уже, скорей? И тут команда Клочкова: гранаты!
Остановится один танк, запылал другой.-. Значит, верно: нет ничего силынее человека.
И снова и" снова летят через бруствер гранаты и бутылки. Но еще не иссякла инерция. Еще те. которые рвутся вперед, не поняли, что здесь не пройти. И в наступившей вдруг паузе отчетлива раздается возглас:
— Рус, сдавайся!
— Эти слава дошли только до одного. Он выскочил из окопа с поднятыми руками. Выскочил и тут же свалился, сраженный пулями двадцати восьми, оставшихся верным долгу...
Смертельная схватка велась уже на всем фронте дивизии. У командира полка, как, впрочем, и у комдива, не было ни одного солдата в резерве. Четвертой роте нечем было помочь.
И тут случилось чудо. За всполохами разрывов, за чадным дымом горевших танков вдруг забрезжила заря надежды. Атака заглохла, захлебнулась. И вторая лавина вражеских танков повернула назад. Скрылась вдали.
— Барабанные перепонки готовы были лопнуть от наступившей неожиданно тишины. Осипшим от волнения голосом я спрашивал у Панфилова: «Может быть, начать контратаку?». Но ответа я уже не слышал. На нас снова обрушился шквал огня... Связь с подразделениями была нарушена.
И опять на позиции четвертой роты поползли танки. Только теперь они шли клином, острие которого было нацелено на горстку солдат во главе с Василием Клочковым.
Остались ли там живые? Остались! Вот загорелся первый танк, заюлил на месте другой; застыл навечно над окопом третий...
— Сколько часов продолжался этот неравный бой? Теперь трудно сказать. Одни утверждают — четыре часа. Я считаю — весь день. Но разве дело в хронометраже?! Враг не прошел. И в этом — главный смысл того, что было тогда. Мы даже не могли сосчитать количество танков, горевших перед позицией четвертой роты. Когда стемнело, дивизия отошла на новый рубеж. Мы недосчитались многих, в том числе и 28 из четвертой роты второго батальона.
Подвиг, совершенный панфиловцами и ставший ныне легендой, — самая чистая и святая правда. И какое кощунство позволяют себе иные, ставя под сомнение хотя бы толику того, что произошло у разъезда Дубосеково 16 ноября 1941 года!
За окном звенит капель. Ее ли слушает полковник Капров или замолк углубившись в собственные мысли? Я не решаюсь больше тревожить ветерана расспросами. Ведь он приехал в Подмосковье отдыхать, поправлять здоровье.
До свидания, Илья Васильевич. Долгих еще вам лет жизни!
...А потом редакционная машина минует Красногорск. И я читаю надпись на дорожном указателе: «До Волоколамска... километров». И я думаю: чем измеряется путь к подвигу?
М. Торчинский
Journal information