Момыш-Улы. Крюково, Крюково!.. Навсегда запомнилось мне это русское село, наш последний рубеж. Дальше отступать нельзя. Позади — Москва! Это понимали все — от рядового до комдива. Каждый солдат, каждый командир, политработник для себя решил: или отбросить фашистов, или умереть под Крюковом.
Мы отчаянно дрались западнее села. Но вдруг приказ: оставить занимаемые позиции и отойти на следующий рубеж. На пути отступления все сжечь.
«А если не сжигать, Виталий Иванович?» — со слабой надеждой спросил я начальника артиллерии дивизии подполковника Маркова, привезшего этот суровый приказ.
«Приказано! — грустно вздохнул оп. — Мы ведь с вами солдаты, Баурджан».
Крюковцам передали, чтобы они немедленно покинули село. К ночи запылали опустевшие избы. Люди, не .успевшие или не пожелавшие эвакуироваться в тыл, хватали наших бойцов за руки, кричали, плакали, умоляли не поджигать их дома.
Мы с Марковым скрепя сердце следили за выполнением приказа. Вдруг решительным шагом к нам подошла пожилая крестьянка, строгая, статная, с гладко зачесанными черными волосами.
«Что они делают?!» — гневно воскликнула она, показывая на солдат с зажженными факелами.
«Выполняют приказ командования, — ответил я, поскольку Марков замешкался с ответом. — Ведь идет Отечественная война, поймите это, мамаша!»
«А наши избы, по-твоему, не отечественные? Фашистские? И кто только назначил тебя командиром?!» И она со всего размаху хлестнула меня ладонью по лицу.
Я пошатнулся. Это была пощечина отчаявшейся женщины, скорбной, ожесточившейся, потерявшей не только свой дом, но, возможно, и сына, или мужа, или обоих вместе. Всю свою боль, всю горечь войны вложила она в эту пощечину. Я был настолько потрясен, что никак не отреагировал: руки мои не двигались, язык не поворачивался, глаза застыли. Я, здоровый, сильный мужчина, несколько раз вырывавшийся со своим батальоном из огненного кольца противника, устоявший перед танками фашистов, не робевший под минами и бомбами, тут вдруг сжался в комок.
И не только я, но и бойцы моего полка, видевшие эту сцену, казалось, тоже сжались, стали маленькими и беспомощными... Марков взял меня под руку и отвел в сторону.
Долго я не мог опомниться от этой пощечины. Перед глазами то н дело возникал образ темноволосой статной крестьянки. Каждое ее слово отчетливо звенело в моих ушах: «И кто только назначил тебя командиром?!»
"
Брудный привел меня к своему наблюдательному пункту. Место было
выбрано толково - несколько на отшибе от деревни, в самой высокой точке
горюновского холма. Оттуда открывался обзор на все триста шестьдесят
градусов. На участке виднелись прутья ягодников и ветки молодых яблонь,
опушенные снежком. Бойцы рыли под полом окопы. Тут же присутствовала
хозяйка - молодая мать.
Надо ломать дом, нельзя оставлять наблюдателям противника этот
ориентир.
- Уходите отсюда. Выселяйтесь.
На руках женщины ребенок, за юбку держится другой, постарше. Она
вспомнила о муже, он выбирал это место, любил сидеть, глядеть вокруг, сам
посадил сад.
- Уходите. Сейчас будем ломать.
Ответы кроткие. Без истерики. И потому еще больше берущие за сердце.
- Куда же нам? Как же мы навсегда останемся без дома?
Что ответить? Я сказал:
- Отечественная война. Понимаете: Отечественная война.
Много раз произносил я эти слова, но никогда еще не проникал так в их
глубину. Отнимаем у молодой матери прибежище, сами рушим ее дом. Какое у
нас право? Отечественная война.
Думаю, женщина поняла меня. Она ни о чем больше не спросила, не
возразила. Лишь глаза позволяли угадать сколь велико ее горе.
...Почему-то это осталось одним из поразительных воспоминаний о днях
подмосковного сражения. Отечественная война. Самое священное. Выше всего.
Даже материнство склоняет перед нею голову.
"
В Волоколамском шоссе действительно другая сцена, но с таким же обоснованием:
"
С председателем колхоза, сухоньким бритым стариком, поговорил коротко.
Объяснил, что мы выбрались с захваченной врагом территории, что несколько
дней не ели.
- Надо накормить людей. Что можете дать?
Председатель ответил, что весь колхозный скот эвакуирован, в колхозе
осталась лишь единственная телка.
- Зарезать! - сказал я. - Зарезать и раздать мясо хозяйкам. Пусть варят
бойцам суп.
Председатель помялся.
- Товарищ начальник, она у нас последняя.
Я хотел прикрикнуть: "Исполнять!", но вместо этого сказал:
- И последнее надо отдавать. Отечественная война... Понимаете,
Отечественная война!
Старик не без удивления покосился на меня. Не знаю, понял ли он
чувство, вложенное мною - казахом, бывшим кочевником, бывшим пастушонком -
в эти два слова: "Отечественная война". Думается, понял.
- Зарежу, - согласился он.
"
Надо сказать, у Бека по ходу публикаций (сначала как рассказ, потом как сцена в романе) некоторые сцены повторяются - про карту, которую оборвали потому что за Москву отступать не собирались, вроде в "День командира дивизии" еще что-то. Давно уже читал, плохо помню.
Что за полковник Ш. сразу после гибЕли Панфилова командовал 8 гв сд? Шехтман? Так он вроде тогда майором был.
Получается, что 26.11.1941 в дивизии не осталось старых командиров полков. Елина и Капрова отстранили, а Шехтман был ранен.
Очень мутная история. Когда-нибудь сильно булькнет сероводородом.
Edited at 2017-04-05 03:20 pm (UTC)
Нашёл ответ на свой вопрос. 8 гв сд после гибели генерала Панфилова до назначения 30.11.1941 генерала Ревякина командовал полковник Шелудько, который и отстранил от командования полками Елина и Капрова.
После гибели 18 ноября 1941 года генерала И.В. Панфилова командиром дивизии был назначен 19 ноября 1941 года полковник Павел Григорьевич Шелудько.
Вот его краткая биография…
Родился в 1897 году в селе Голтва (Гонтово) Кременчугского района Полтавской области. В Красной Армии с 1917 года. Член ВКП(б) с 1930 года. Окончил Военную академию им. Фрунзе в 1939 году. 7 июля 1941 года назначен командиром 279-й стрелковой дивизии. Почти весь октябрь 1941 года 279 сд вела бои в окружении в составе Брянского фронта. После выхода из окружения дивизия 17 ноября 1941 года была расформирована, а П.Г. Шелудько был 19 ноября 1941 года назначен командиром 8 гв.сд (1 декабря 1941 года был сменён генерал-майором В.А. Ревякиным). Затем Шелудько П.Г. был назначен командиром 25-ой отдельной стрелковой бригады 2-й Ударной армии. В окружении попал в плен вместе с генералом В.А. Власовым в июле 1942 года.
Освобождён в апреле 1945 г. После прохождения гос. проверки в г. Невель (с апреля по октябрь 1945 г.) восстановлен в звании. Потом, с октября 1945 года, проходил службу начальником отдела охраны режима в Амгуньском лагере № 5 военнопленных (японцев) г. Комсомольск. 4 августа 1946 года уволен по возрасту. Скончался в 1974 году.